Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

Купив «Землю крови», Меир перечитал ее, другими глазами. Кузина Тони была настоящим мастером:

– Так и надо писать о войне, папа…, – Меир помолчал, – только лучше бы, чтобы войн больше не случалось.

Даллес подтвердил сведения тети Юджинии. Меиру в Токио встреча с родственниками не грозила. Говоря с Каннингемом, Меир подумал:

– Наримуне и Лаура уехали одновременно. Ерунда, совпадение…, – услышав немецкий акцент в английском языке, Меир насторожился. Он незаметно взглянул на высокого, широкоплечего, немного сутулого мужчину, с резким, хмурым лицом:

– Антикоминтерновский пакт, – надменно заявил он, – защищает западную цивилизацию от варварских орд большевиков. Америка, в скором будущем, к нему присоединится…

Атташе поморщился: «Немецкий журналист, мистер Зорге. Нацист, разумеется».

Поправив очки, Меир допил шампанское: «Представьте меня, пожалуйста».

С началом вторжения в Маньчжурию, на токийском военном аэродроме спешно возвели особый павильон, для генералитета и дипломатов, постоянно летавших на материк. Два чиновника, министерства иностранных дел, в строгих костюмах, приехали на черном, длинном лимузине. Павильон обставили европейской мебелью. Они устроились в мягких креслах, с хорошо заваренным зеленым чаем. В больших окнах виднелось летное поле. Один из мужчин посмотрел на часы: «Погода, по сводке, стоит хорошая. Самолет не опоздает».

Его светлость графа Дате Наримуне, по должности, положено было встречать и провожать. Подчиненные знали, что граф, непременно, потребует отчета о прошедшем приеме. Его светлость славился в министерстве вниманием к деталям. Телеграмма из Маньчжурии пришла неожиданно. Граф собирался пробыть на материке несколько месяцев. Ходили слухи, что его светлость ждет назначение в Европу.

Чиновник потер гладко выбритый подбородок:

– В Берлин. Или в Швейцарию? Его светлость отлично знает немецкий язык. Впрочем, и французский, и английский язык тоже. Раньше было посольство в Вене, но Австрии больше нет. Он отменно ведет переговоры…, – в министерстве шептались о будущей атаке на советские границы. Находясь на острове, сложно было вести континентальную войну, особенно на два фронта. Военное ведомство, впрочем, утверждало, что затяжного конфликта с русскими не ожидается.

– Попробуют воду, так сказать, – чиновник вспомнил совещание:

– Америка нам более интересна. С базой на Гавайях, американцы владеют Тихим океаном. Посмотрим, как все сложится. Гитлер не станет нападать на Россию, пока не разберется с Европой. Аналитики утверждают, что у него впереди Прага. У страны сильная армия, Чехословакия подписывала договора, с Британией, Францией. Может быть, все ограничится Судетами. Интересно, зачем его светлость в Токио возвращается…, – он едва не хлопнул себя по лбу, но подобное поведение не пристало воспитанному человеку.

Чиновник прошептал что-то коллеге. Приятель помотал головой, поправляя и без того безукоризненно завязанный галстук:

– Такое неслыханно, – тихо ответил он, – император никогда не разрешит…, – собеседник поднял бровь:

– Подобное случалось. Например, тети его величества…, Если верить разговорам, он мягкий человек…, – чиновники видели императора только издали. В дни праздников семья владыки показывалась народу на закрытом балконе дворца. Они и помыслить не могли о том, чтобы приблизиться к живому олицетворению божества.

– Тети его величества вышли замуж за дворян, – твердо заключил дипломат, – и покинули царствующую семью. Такое возможно.

– Тети, а не дочь, – пробормотал чиновник. Он вспомнил:

– Его светлости два года до тридцати, пора обзавестись наследниками титула. Старшей дочери императора всего тринадцать. Через три года они могут пожениться. По слухам, она любимица отца, его величество ей не откажет. Старинный, уважаемый, богатый род, потомки Одноглазого Дракона…, – покойный отец графа удачно вкладывал деньги в акции железнодорожных компаний, в угольные и лесные промыслы. У семьи был интерес в заводах, производящих вооружение.

– Сейчас оружия много понадобится, – чиновник заметил черную точку на горизонте:

– Пойдемте, Акихиро-сан, самолет приближается. Точно по расписанию…, – они вышли на жаркое летное поле. Дипломат окинул взглядом ряды юнкерсов. На фюзеляжах немецких машин, выкрашенных в темно-серый цвет, виднелось очертание хризантемы:

– Войска морем посылают. Машины летчиков ждут. Должно быть, ВВС очередную партию в Маньчжурию отправляет.

Задул сильный ветер, чиновник придержал галстук:

– Его светлость не любит беспорядка в одежде. Став зятем императора, он сможет дослужиться до министра иностранных дел. С женой царствующей крови для него откроются все двери. Хотя он, и без того, аристократ…, – транспортный юнкерс шел на посадку.

В салоне стало тепло. Наримуне отложил плед, выданный на взлете. Токио уходил вдаль, переплетением улиц и железных дорог. Отсюда виднелись машины на шоссе, на горизонте возвышалась Фудзияма. Граф посмотрел в сторону снежно-белого конуса:

– Когда-то, путешествие из Токио до Киото становилось предметом для книги, для цикла гравюр. Художники рисовали пятьдесят три станции Токайдо…, – в токийских апартаментах висела подлинная гравюра Хиросигэ, с автографом. Мастер подарил оттиск даймё Сендая, прадеду Наримуне. Гравюру, изображавшую Масами-сан, Наримуне держал в спальне. Ему нравилось рассматривать прямую, хрупкую спину женщины, узел бронзовых волос.

В Сендае он часто приходил в сады замка, где позировала Масами-сан. Наримуне садился на каменный бортик пруда, любуясь тихой водой, медленно плывущими лебедями и утками. Он приносил пакетик с кусочками рисовых лепешек и кормил рыб. Лаура устраивалась рядом, положив изящную голову ему на плечо. Они держались за руки, Наримуне читал ей стихи Басё.

Увидев гравюру в спальне, девушка улыбнулась: «На Ганновер-сквер тоже оттиск висит. Муж бабушки Марты его сделал».

Наримуне кивнул:

– Сатору-сан. Первый учитель моего уважаемого деда, в инженерном деле…, – за окном шумела Гинза, играли электрические, переливающиеся огни реклам. Здесь, в полутьме, шуршал шелк ее европейского платья, темные, мягкие волосы пахли ландышем.

Наримуне снимал апартаменты в доме западного образца, с лифтами и роскошной, выложенной муранской плиткой, ванной комнатой. В гостиной стояло фортепьяно и радиоприемник. Кухню оборудовали рефрижератором, и американской газовой плитой.

После землетрясения Токио быстро отстроился. По соседству расположились здания универсальных магазинов, Гинзу наполняли рестораны и кафе, будто перенесенные в Японию из Парижа. Однако спальню Наримуне попросил обставить в старом стиле. Призрачно мерцали золотистые татами, Лаура оказалась у него в руках, все стало неважно. Наримуне целовал ее:

– Я люблю тебя, люблю. На лайнере я завел календарь, и вычеркивал дни. Мы больше никогда не разлучимся.

Вместе показываться в обществе им было нельзя. Наримуне и Лаура не хотели слухов. Если бы кто-нибудь, увидел бы их в театре или ресторане, непременно, начались бы сплетни. Они вежливо раскланивались на дипломатических приемах. Лаура снимала квартиру рядом с британским посольством. Девушка приезжала на Гинзу, пользуясь метрополитеном.

Лаура весело говорила:

– Ничего страшного, милый. С тобой мне в радость и радио послушать. Поженимся, и сходим во все токийские театры, во все рестораны…, – он зарывался лицом в ее волосы: «Скоро, любовь моя».

Лаура завела на его кухне фартук, в ванной, зубную щетку. Все остальное она приносила в сумочке, в пакетике. Наримуне вздыхал, прижавшись губами к ее руке:

– После свадьбы, я лично выброшу эту вещь подальше. Я хочу, чтобы у нас было много детей…, – он засыпал, положив голову ей на плечо, слыша младенческий смех в пустынных, ухоженных залах родового замка.

Убирала у Наримуне пожилая женщина, жена одного из швейцаров министерства. Фартук и зубная щетка подозрений не вызывали. Граф отлично готовил, со студенческих лет:

– У человека могут быть две зубные щетки, – Наримуне сидел на кухне, вдыхая аромат гречневой лапши, – челюсти тоже две, в конце концов…, – она расхохоталась, следя за кастрюлей:

– Теперь я понимаю, почему тебя называют восходящей звездой японской дипломатии. Ты всему можешь найти оправдание, милый мой.

Они ели собу с креветками. Наримуне, блаженно, сказал:

– Это и есть счастье. Но совсем счастлив я буду после свадьбы. Ты мне обещала Италию, на медовый месяц. И я больше не собираюсь готовить, если у меня под рукой, – он привлек Лауру ближе, – отменный повар…, – в темных глазах играл смех: «У меня, как-никак, тоже есть японская кровь».

– Все могу объяснить…, – Наримуне, залпом, допил остывший кофе: